Павел Серветник с друзьями печет хлеб и раздает его бесплатно всем нуждающимся в Херсоне. Сколько напекли – считать перестали с 21 марта, когда отметка превысила 100 тонн
Об этом он рассказал в интервью «КП в Украине»:
«Лично я пек хлеб три недели, может, месяц с 24 февраля. Сейчас конкретно я хлеб не пеку. Пекут мои ребята, с которыми мы работали до войны. Я же занимаюсь организационными вопросами – доставка, поиск продуктов.
Поиск продуктов – это вообще отдельная история. Их просто нет. Например, чтобы найти дрожжи – нужно найти людей, которые готовы за ними поехать. Это очень сложный процесс - уговорить, попросить. Сейчас вся работа построена на каких-то таких вещах, которых до войны не было. Раньше ты звонил, что тебе нужны сахар, дрожжи, мука, и все это привозили. Теперь это занимает очень много времени.
Пропускают легковые машины. Большие машины - нет. То есть завести много дрожжей возможности нет.
Мука в городе есть, у нас фермерский край и есть большие сбережения зерна. У нас есть 2 или 3 свои мельницы. Но выпекание хлеба – это сложный процесс. Взять какую попало муку и сделать из нее хлеб – так не получится. Нужно обращать внимание на качество помола, свежесть, чтобы был хоть какой-то показатель глютена, это важно при изготовлении хлеба, чтобы мука, так сказать, была рабочая. Недавно была ситуация. Купили тонну муки без логотипа – а оно сейчас все такое, непонятное. Смена переработала 400 кг муки, а это - 600 с лишним кг теста, после звонят ребята из цеха и говорят: «Паша, мы сейчас хлеб будем печь, посмотри на это». Скидывают мне фото, а тесто цвета глины. Хотя это должна была быть белая чиабата. Одна и та же партия от одного и того же человека, но часть муки была какой-то непонятной.
Поэтому первый месяц я попек хлеб, а потом все как-то… Первые 3 недели все было, скажем так, на характер, мне казалось, что все четко. Потом начал все происходящее пропускать через себя, и стало намного-намного сложнее. Начали всплывать истории про то, что в Одессе люди ходят в лаунж-бары, курят кальяны - у них все замечательно. Или про то, как во Львове все делят гуманитарку, ходят в брендовых вещах, а сюда ничего не доезжает.
Потом мне начали звонить люди, мол, что ты пыжишься, мы сейчас навезем в город бесплатной еды, все будет, не накручивай себя, малолетка. И ты садишься и думаешь: «А может, оно и не надо?! Сейчас все будет четко, говорят».
.
Мне 28 лет, у меня нет своей квартиры, я не миллионер, у меня нет кучи денег, и я это делаю. А есть люди в городе, долларовые миллионеры, у них одна машина стоит как весь мой маленький бизнес, и они и гривной не помогут. И когда ты все это анализируешь, морально становится все сложнее и сложнее.
А после 16 марта ко мне подошли мои ребята и говорят: «Паша, весь город работает за деньги, все получают зарплату, нам тоже нужно платить коммуналку, покупать еду». Поэтому если изначально мы весь хлеб раздавали бесплатно, потом начали часть продавать. То есть часть нами испеченного хлеба раздаем, часть продаем, чтобы покрыть зарплаты ребят, и еще часть покупаем на хлебозаводе, когда есть деньги, и тоже раздаем бесплатно.
Но есть же еще водители – есть мои и волонтеры. Первый вывоз хлеба был 3 марта - мы купили 36 тонн. Это был самый большой вывоз. 3 марта был максимальный коллапс в городе по хлебу, было все очень плохо, потому что с 24 февраля до 3 марта хлебозавод не давал хлеба, была катастрофическая ситуация. И мы на хлебозаводе выкупили весь хлеб. И если тогда было много машин волонтеров – 100, 200, не могу сказать точно, их было бесконечное количество, все грузились и уезжали, грузились и уезжали, - то сейчас волонтеров осталось в городе 5% из тех, кто был.
Настроение в городе – что сказать… По официальным данным, говорят, что из Херсона уехало 25-30% людей. Но это не так. Уехало намного больше. Больше половины – так точно
Уезжают массово. Сейчас это не большой риск. Выехать обычному человеку, не пытаясь что-то перевозить, скрывать, можно. Дорога длинная, тяжелая, но выехать можно.
Мои родители не хотят уезжать, им некуда ехать. Папе - 55, маме – 58. У них такая позиция. И тут у них есть хоть какая-то возможность работать у нас в цеху и как-то жить. До войны мой папа работал водителем в цеху, мама – бухгалтером.
Так получилось. Когда мне 24-го пришла идея раздавать хлеб, думал: «Наверное, у всех такая идея в голове. Нужно брать и делать». Позвонил нескольким большим херсонским предпринимателям. Но первые два дня никто не верил, что война, и война на долгий срок, что мы будем так страдать, поэтому продукты никто не давал.
А я видел, что происходит, поэтому просто пек из всех своих запасов. Мы переработали все, что было в нашем цеху, и через несколько дней начали подключаться уже и херсонские предприниматели. Получается, до 3 марта работал на тех продуктах, которые были у меня, и на тех, что дали мне предприниматели. Помню, было 1,8 тонны муки, дрожжи. Деньги начал собирать уже 28 февраля, и первые закупки на них я сделал 3 марта.
Все стоит денег. К тому же сейчас никто не может сложить цену ни на что. Нет какого-то единого источника информации. То есть непонятно – 20 грн за кг муки – это дорого или дешево? Или дрожжи – 50 грн за кг? И так во всем.
Бывали моменты, что яйца покупал по 65 или 75 грн за десяток. Сахар тоже – 65 или 75 грн за кг. Цена на муку постоянно пляшет – от 20 до 25 грн за кг.
Бензин и дизель сейчас от 45 до 50 грн, но был момент, когда литр стоил 70-100 грн, а нам нужно было развозить хлеб.
Отвечая на вопрос, не страшно ли ему Павел ответил:
«На самом деле они (военные РФ – ред) к волонтерам относятся нормально. У нас есть несколько больших волонтерских баз, все знают, где они находятся. И если бы они хотели, то пришли бы.
Сейчас состояние такое: если бы не Пасха, я бы уехал из города.
Дело в том, что у меня родилась идея, что-то мне в голову пришло - испечь паски и раздать их людям.
Благотворительных пожертвований на хлеб оказалось больше, а тут еще как раз поступило предложение купить яйца – 12 тысяч штук, поэтому купил продукты и для пасок. Уже сделал закупки примерно на полмиллиона – это упаковка, формы для пасок, декор, яйца, масло…
Хотя сегодня мы с женой ехали в машине, и она говорит: «Мой врач уехал, моя подруга уехала…» И если бы я этого не задумал, мы бы тоже уехали, потому что от города остались, если можно так сказать, только стены и бабушки».
